Политика непризнания и демократизация

Лоренс Броерс

Arkady Ghukasian casts his ballot during presidential elections in Stepanakert, 11 Aug 2002.

Аркадий Гукасян голосует во время президентских выборов в Степанакерте, 11 августа 2002. Источник: АП Фото/Фотолур

До недавнего времени международные организации и многие западные государства отказывались иметь какие-либо отношения с де факто государствами Евразии (Нагорным Карабахом, Абхазией, Южной Осетией и Приднестровьем). Считалось, что эти отношения легитимизируют этнические чистки и поставят под сомнение примат принципа территориальной целостности, лежащего в основе западного подхода к образованию постсоветских государств. В результате де факто государства региона редко рассматриваются Западом через призму понятий переходного периода и демократизации, которая применяется по отношению к государствам де юре. Вместо того, чтобы видеть в этих образованиях самостоятельную политическую среду, де факто государства воспринимаются только в контексте их взаимодействия с внешними игроками и мирными процессами. Такая маргинализация ставится под сомнение рядом де факто государств, все чаще использующих в своем арсенале язык демократизации для придания большего веса своим требованиям независимости. Эта стратегия находит отклик и у отдельных западных наблюдателей. С 2003 года армянские политики Карабаха обращают внимание международной общественности на оценку, которую дала Нагорному Карабаху организация Freedom House в своем индексе 'Свобода в мире', где Карабах описывается как 'частично свободный'. Несмотря на то, что индекс Freedom House представляет собой довольно упрощенную систему оценки демократической практики, примечательно, что оценка уровня демократии в Карабахе превысила оценку, данную Азербайджану, и оказалась равной оценке Армении.

Если, как считают некоторые, демократизация общества является необходимым условием урегулирования конфликта, нам надо строить свои отношения с де факто государствами как с самостоятельными политическими системами и как с участниками, хотя и в ограниченном качестве, более широких процессов, ведущих к трансформации постсоветского пространства. Более того, отказ от поддержки демократических процессов в де факто государствах в конце концов замедляет развитие истинно общественной политики, политики плюрализма и широкого участия населения, на которых, по мнению большинства наблюдателей, должно основываться будущее урегулирование. В этом смысле выстраивание отношений с де факто государствами может и должно рассматриваться как нечто совместимое с поддержкой демократической системы управления, а не как изначально противоречащее приоритетности территориальной целостности. Из всего вышесказанного вытекает несколько вопросов. Какое значение имеет признание и членство в международной системе государств для демократизации общества? Есть ли разница между демократической практикой и демократической риторикой? Если да, то каким образом де факто государства используют риторику демократии для придания себе большей легитимности в глазах международного сообщества? Поиски ответов на эти вопросы отнюдь не являются априорной легитимизацией де факто государств, но естественно вытекают из любых попыток подключить их к мирному процессу.

Важность исходных позиций

Согласно теориям переходных периодов исходные позиции имеют критическое значение для успеха или провала демократизации. В случае с Карабахом негативное наследие насильственного конфликта смягчалось целым рядом факторов. Во-первых, в отличие от Чечни, армия Карабаха не распалась на зависящие от клановых связей конкурирующие между собой частные армии под предводительством полевых командиров. Хотя между де факто президентом Карабаха Аркадием Гукасяном и министром обороны Самвелом Бабаяном завязалась борьба за власть, эта борьба была локализована и завершилась в 2000 году арестом и заключением Бабаяна в тюрьму по обвинению в покушении на жизнь президента. Во-вторых, широкомасштабная экономическая и иная поддержка Армении смягчила негативные последствия войны. Армения (и армянская диаспора) обеспечивает больше половины бюджета Нагорного Карабаха и предоставляет широкий перечень товаров и услуг в военной, энергетической и других сферах. В-третьих, хотя объединение с Арменией было главным постулатом карабахского движения, возникшего в 1988 году, само движение стало также ассоциироваться с диссидентским дискурсом, ставящим во главу угла демократические ценности. В результате демократический язык, по крайней мере, был и остается стержнем политической культуры армянского Карабаха. Это служит дополнительным ресурсом для оппозиции, которая нередко ссылается в своих действиях на актуальность карабахского движения и его ценностей.

На этом фоне необходимо учитывать наличие у ситуации в Карабахе целого ряда структурных изъянов. Несмотря на то, что Карабаху удалось избежать клановой междоусобицы, которая так негативно отразилась на чеченских шансах обретения независимости, политическая культура Карабаха сильно милитаризирована. Технически в Карабахе по-прежнему действует военное положение, которое возобновляется из года в год декретом президента, а сложившиеся во время войны альянсы между ключевыми политическими фигурами не подлежат критике. Хотя это не помешало становлению гражданской политики, сохраняющееся военное положение позволяет властям держать под замком отдельные виды ключевой информации, такие, как демографическая статистика, необходимая для обеспечения транспарентности избирательного процесса. Во-вторых, когда речь идет о процессе демократизации, поддержка Армении является палкой о двух концах. Хотя она и облегчает повседневные тяготы широких слоев населения через предоставление источников внешних ресурсов, одновременно с этим она снимает с властей Степанакерта обязанность оговаривать совместно с обществом условия социального контракта. Это превращает карабахский режим в режим-рантье, существующий за счет ресурсов, находящихся вне общества, которым он управляет и перед которым он, таким образом, несет меньше ответственности.

Ключевым результатом войны стало достижение этнической однородности Карабаха в результате изгнания азербайджанского населения. Это помогло избавиться от возможного источника политического раскола и способствовало формированию общественного консенсуса относительно существования и задач образовавшегося де факто государства. Одновременно с этим был закрыт потенциальной канал озвучивания гражданского, а не этнического характера новой государственности. В этом смысле показателен пример многонациональной Абхазии, которая пока не получила истинных демократических дивидендов от интеграции меньшинств, но само их существование создает политическое поле для возниковения разных вариантов абхазской государственности. В Карабахе же сформировавшаяся в результате конфликта этническая однородность общества положила конец дебатам о природе членства в новом политическом образовании и стала причиной постепенного исчезновения карабахской азербайджанской идентичности.

Векторы демократизации

Каким же образом эти факторы взаимодействуют с контекстом непризнания и как все это влияет на демократические процессы в Нагорном Карабахе? После провозглашения независимости в 1991 году в Нагорном Карабахе три раза проходили президентские выборы и четыре раза выборы парламентские. Хотя на них с каждым разом присутствует все больше наблюдателей из числа международных НПО, а также представителей СНГ, в целом эти выборы не признаются международным сообществом. Правящая элита Карабаха сформировалась из рядов лидеров военного времени и с приходом к власти президента Гукасяна развернулась в сторону, на первый взгляд, гражданской политики, основанной на принципе многопартийности. Развитие и формирование оппозиции в Карабахе связано со специфическими местными факторами и, одновременно, производно от общей армянской политики. Главная оппозиционная партия 'Армянская революционная федерация' (АРФ, или дашнаки) входит в правящую коалицию Армении и является одной из ведущих политических сил армянской диаспоры (см. справочную информацию/краткие биографические данные). В прошлом союзница карабахского руководства, АРФ превратилась в оппозиционную партию после возникших разногласий вокруг ее участия в правительстве. Остальные оппозиционные партии образованы реформаторски настроенной интеллигенцией, преемниками коммунистов и союзниками правящей элиты, которые стремятся расколоть лагерь сторонников оппозиции. Выборы в Карабахе связаны в меньшей мере с насущными проблемами или выбором определенной политики, нежели с главным вопросом власти: кто займет руководящие политические посты и, таким образом, получит право действовать без оглядки на закон?

Как правило, на выборах доминировали кандидаты от правящего режима, пока в 2004 году на выборах мэра Степанакерта не победил кандидат от нового реформаторского 'Движения-88'. Однако ожидания повторной победы оппозиции на парламентских выборах в июне 2005 года оказались напрасными. Главный блок от оппозиции, состоявший из 'Движения-88' и АРФ, получил только 3 из 33 мандатов, набрав лишь 25% голосов. На выборах лидировали проправительственные партии 'Демократический Арцах' и 'Свободная родина', вместе набравшие 64% голосов. Мониторинг выборов осуществляло 130 международных наблюдателей, включая представителей СНГ, британскую Хельсинскую группу по правам человека и ряд политиков из США. Почти все они дали положительную оценку прошедшим выборам. В то же время независимые СМИ и представители гражданского общества жаловались на нарушения в проведении предвыборной компании. В частности, они ссылались на предложение материальных стимулов избирателям, голосовавшим за партии правящего блока, а также на изменения в избирательном кодексе, в результате которых из него убрали требование получения 50+ процентов голосов для победы в один тур, и проведения второго тура с участием двух ведущих кандидатов, не получивших абсолютного большинства. В итоге, хотя законность и процедура выборов в целом не вызвала проблем ни у наблюдателей, ни у оппозиции, укрепив у власти существующий режим, выборы не продвинули Карабах в направлении политики истинного плюрализма.

Чем же можно объяснить тот факт, что выборы, проведенные, казалось бы, по всем правилам, не смогли выступить в качестве механизма внутренней политической трансформации? Объяснение кроется отчасти в парадоксальном эффекте непризнания на структурирование легитимности де факто правительств. Отказ в признании в контексте постоянного ощущения угрозы и однородного состава населения позволяет режиму в Степанакерте оставаться правительством одной темы, олицетворением стремления к независимости. Непризнание, таким образом, ставит внутренюю легитимность де факто государства в зависимость от самого факта его существования, а не от его приверженности демократическим принципам или умения чутко реагировать на запросы общества. Превращение стабильности в краеугольный камень карабахской политики отражает негласный консенсус среди представителей всего политического спектра относительно параметров диссидентства в перманентной ситуaции 'осадного положения'. Пренебрежение, с которым и правительство, и оппозиция Карабаха отнеслись к революционным событиям в Грузии, Украине и Кыргызстане, является примером этого консенсуса. Все это предполагает серьезные расхождения между правилами внутренней политической игры в восприятии основных участников политического процесса в Карабахе и критериями демократии, которыми оперируют внешние наблюдатели.

Тем не менее, правительство Карабаха изо всех сил старается продемонстрировать миру свое соответствие требованиям, которые обычно применяются к демократическим странам. Оно добровольно ввело целый ряд демократических стандартов, принятых в де юре государствах. Как показали парламентские выборы 2005 года, карабахские власти намного усерднее стараются обеспечить выполнение процедурных и технических требований, предъявляемых к процессу выборов, чем целый ряд режимов де юре государств региона. Такая стратегия может истолковываться как дальнейшее укрепление внутренней легитимности режима - или как ответная реакция на западные установки демократизации, согласно которым наличие определенных маркеров, таких, как регулярно проводимые выборы и многопартийная политика, принято считать признаком здорового общества переходного периода. Это вполне разумная реакция на ситуацию, когда западные политики рассматривают вопрос признания в контексте требования ' сначала стандарты, потом статус', как это было сделано в Косово.

В этом контексте более уместно говорить о разнонаправленности внутренних и внешних векторов демократизации. С точки зрения внутреннего развития, перед нами пример неровного и чрезвычайно неоднозначного процесса либерализации, похожего во многом на процессы, происходящие в де юре государствах, но в котором реформаторам мешают специфические условия непризнания. В то же время во внешний мир проецируется образ демократического государства, преследующего цель придать больше веса претензии Карабаха на независимость. Именно под таким углом следует рассматривать результаты выборов 2005 года. С точки зрения внутренних результатов, роль выборов в распространении опыта недавно возникшего плюрализма оказалась незначительной. Вместо этого они утвердили у власти существующий режим, нейтрализовав его конкурентов. Для внешнего наблюдателя, тем не менее, выборам удалось создать впечатление плюралистического процесса с широким общественным участием, достойного функционирующего демократического государства.

Посредничество между обществом и де факто государством

Какие же рыгачи есть у общества для того, чтобы формировать политику де факто государства? В отличие от гражданских обществ государств де юре, получающих существенную внешнюю поддержку, гражданское общество Нагорного Карабаха сталкивается с куда более серьезными трудностями в попытке оказывать влияние на правительственную политику. Из приблизительно 80 зарегистрированных в Карабахе НПО только одна десятая ведет активную работу. Основным препятствием к развитию неправительственного сектора служит отсутствие ресурсов - результат сложившейся ситуации, когда за исключением гуманитарной помощи международные организации не желали заниматься в Карабахе проектами односторонней помощи одной из общин (в отличие от Абхазии и Южной Осетии, где работает целый ряд организаций, включая ООН, ОБСЕ, ЕС и целый ряд международных НПО - что отчасти объясняется более легким доступом к этим регионам). Представители гражданского общества Нагорного Карабаха оказались меж 'трех огней' - региональных инициатив, логистически сложных и политически чувствительных двусторонних инициатив с азербайджанскими партнерами и львиной долей мероприятий, которые финансируются и осуществляются диаспорой.

Проекты 'односторонней помощи' по развитию гражданского общества в Карабахе представляют настоящую дилемму для международных доноров и правительства Баку. С одной стороны, из-за своего слабого развития гражданское общество может оказаться неспособным выступить в качестве эффективного посредника между обществом и государством в ситуации мирного урегулирования конфликта. Любой вариант устойчивого мира потребует определенного консенсуса внутри обществ, являющихся сторонами конфликта. Такой консенсус может быть достигнут только при участии гражданского общества в выражении различных установок, озвучивании опасений общества и определении параметров достижимого и возможного. С другой стороны, 'проекты односторонней помощи' с участием только одной общины нередко воспринимаются как программа укрепления потенциала сепаратизма. В то же время десятилетняя изоляция де факто государств нисколько не приблизила метрополии к успешному возвращении их в свое лоно. Таким образом, Азербайджану и международным донорам следует задуматься над мудростью решения исключить (в первом случае) или препятствовать ( в случае международных доноров) попыткам финансирования 'проектов односторонней помощи' в Карабахе.

Риторика или реальная политика?

Ясно, что этнические идеологии сепаратизма не сумели добиться международного признания для де факто государств, в отличие от предшествовавшего им отделения советских республик от Советского союза. К разочарованию титульных наций де факто государств, их попытки убедить мир, что Грузия, Азербайджан и Молдова в своих постсоветских границах являются имперскими державами, заслуживающими распада так же, как и Советский союз, потерпели фиаско. Тем не менее, особая важность, которую ведущие западные державы вновь придают понятиям 'демократии' и 'свободы', создает возможности новых риторических пространств, восприимчивых к лоббированию идеи сувернитета де факто государствами и для де факто государств. В этом смысле мы сегодня становимся свидетелями феномена, который можно было бы назвать 'состязанием в демократичности' - попыток де факто государств продемонстрировать узнаваемые и привычные для западных наблюдателей показатели демократии раньше, чем это сделает их 'вторая половина', то есть, государства-метрополии.

Насколько успешна такая стратегия 'демократизации ради признания'? Растущий интерес к политическим процессам в Карабахе со стороны целого ряда западных неправительственных организаций предполагает появление первых трещин в глухой стене непризнания. В то же время, на этом фоне очевидна сохраняющаяся тенденция внешних игроков-государств ставить во главу угла территориальную целостность как предусловие урегулирования конфликта, и более того, признавать легитимность границ де юре государств независимо от существующих внутри этих границ политических условий для построения демократического общества. Это подтверждает ошибочность привязки демократизации к признанию.

Неотъемлемой частью 'состязания в демократичности' является постулат о том, что помимо исторических претензий и этнических различий, армяно-азербайджанский конфликт является на самом деле конфликтом ценностей, выросшим из стремления карабахских армян придерживаться западных демократических ценностей и несовместимости этих ценностей с азербайджанской политической культурой. Такой подход представляет собой довольно опасное смешение понятий демократии и идентичности и строится на стереотипном противопоставлении Восток/Запад, причем тезис о конфликте цивилизаций применяется к анализу возможного политического уклада и его совместимости с армянской и азербайджанской идентичностью. Подобное смешение политических ценностей и идентичности чревато возведением этих ценностей на особый пьедестал, стоящий выше политики. Сегодня армянское общество Карабаха находится в плену идеала независимости, который превратился в миссию и высшую ценность, освобождающую режим Степанакерта от необходимости поиска реальных политических решений по целому ряду вопросов. В этих политических 'мечтах о будущем' демократии отводится роль средства для достижения цели - независимости, вместо того, чтобы видеть в ней свод универсальных, обязательных для всех принципов и процедур, которые способны преoбразовать карабахскую политику и заложить основы для неизбежного будущего армяно-азербайджанских отношений. Остается спросить: до каких пор общество Карабаха готово довольствоваться 'обещаниями райской жизни' в виде сувернитета вместо того, чтобы требовать от властей устранения дефицита реального общественного участия, скрывающегося за процедурным фасадом демократии?

Политика непризнания и демократизация

Новости Азербайджана

Новости спорта

Курсы валют

Погода

Знакомства по всему миру

Обмен ссылками